Труд

16 августа 1966 г., стр. 3.

Герои и подвиги

Товарищ Алекс

Маршрут поездки рижский инженер Алексей Николаевич Кочетков продумывал долго и тщательно. Этот месяц отпуска он решил посвятить старым друзьям — товарищам по борьбе.

Прежде всего надо, конечно, заехать на Херсонщину, в Александрию. Там — Жорж, Георгий Владимирович Шибанов, друг юности. Он помнит Алексея по Парижу, помнит, как приехавший из буржуазной Латвии русский паренек, который после занятий а университете вечно спешил в сад к какому-нибудь богачу — подработать несколько франков на жизнь, впервые стал приходить на собрания французских коммунистов. Как принимали его в комсомол, потом в партию. Как с первыми добровольцами уходил он на помощь республиканской Испании.

Потом в Одессу, к Коле Лосеву — интербригадовскому еще «корешу», И снова, будто вчера, — прозрачное испанское небо над выжженной землей, грохот «десятой красной ударной батареи», защищавшей дорогу на Сарагоссу, окопы под Уэской, крепко сжатый кулак, поднятый над головой каталонского крестьянина, — «рот фронт». А затем — лагеря для интернированных на юге Франции — в Сан-Сиприене, Гюрсе, штрафной лагерь в крепости Верне.

А с Георгием Клименюком — он сейчас в Воронеже — подружила борьба в берлинском подполье. Их, «людей без гражданства», привезли сюда как иностранных рабочих, дармовую рабочую силу для рейха. Но они и тут нашли единомышленников-коммунистов. Людей, которые и в те страшные годы боролись за новую Германию.

От ареста они тогда, в дни провала организации, успели уйти. Уехали «в отпуск» во Францию. И там уже перешли на нелегальное положение, стали бойцами Сопротивления. Об этих днях не забыл, наверное, и Павел Пелехин, секретарь парторганизации группы Сопротивления, и художник Костя Сикачинский — тогда они вместе «разлагали» власовцев, — и Василий Таскин, бывший член центрального комитета советских военнопленных.

...За какой-то месяц всю свою жизнь, будто книгу, по страничке перевернул, пережил, вспомнил. И радость побед, и горечь поражений... И решил: он напишет ее, эту книгу. О товарищах по оружию, павших и живых. О тех, кто не сдавался.

Алексей Николаевич Кочетков дал для нашей газеты несколько страниц будущей книги, всего одну главу, несколько эпизодов из жизни и работы немецких подпольщиков в логове врага.

Вот они.

ТРЕВОГА

Идет февраль сорок второго года. Красная Армия все гонит и гонит врага на Запад на всем огромном Центральном фронте.

У меня приподнятое настроение. Забыты отчаянно тяжелые дни тревоги за Москву. Парторг завода Фридрих Муравске тогда говорил: «Я верю, Алекс, в победу Красной Армии, в победу справедливости, но, если этим кровавым собакам наци удастся взять Москву, дня больше не буду жить в их треклятом рейхе. Увидишь, поднимусь вот на этот балкон, произнесу последнюю речь, и пусть они меня хоть четвертуют».

И вот когда это все позади, а чаша военного счастья явно перевесила в нашу сторону, когда наступает психологический перелом в массах, победа близка и нам, чтобы ее ускорить, необходимо действовать решительно, смело, самопожертвенно, в нашей подпольной организации объявлена... тревога.

ТРЕВОГА! Нет, надо же! Что все это означает? Но Фридрих не шутит. Он-то знает, что значит, когда дают сигнал тревоги. В соседней группе провал. В группе Роберта Урига. «Отто» (Отто Грабовски), из руководства нашей Нейкельнской районной партийной организации, был с ними связан. Он был там не просто связным, а доверенным лицом. И вот — сотни арестованных!

Тревога! Рвать связи. Это уже идет по всей цепочке, по всей настороженной организации. От товарища по борьбе к товарищу. От одного прошедшего «лечение» в тюрьмах и «обработку» в концлагерях и получившего «последнее предупреждение» антифашиста к другому. От Отто — к Джону Зигу, к белокурому Герберту Грассе — по всей руководящей тройке. Джон Зиг передаст этот сигнал своим друзьям-железнодорожникам (он с ними после роботы в «Роте фане»), в салон обер-лейтенанта авиации Шульце-Бойзена, где собираются антифашисты — журналисты, писатели. Герберт Грассе — своим комсомольцам, партийцам десятка заводов и фабрик и антифашистам — интеллигентам, группирующимся вокруг кинорежиссера Шюрмана.

И вот мы «отцеплены» от Отто, от руководства. Мы изолированы, оборвали все связи. На заводе я встречаюсь только с Марио. В курилках (в клубе «красных повязок») больше слушаю, чем говорю. Сводки Би-Би-Си, пересказанные Фридрихом, передаю только с глазу на глаз, только Марио — итальянцу из Франции. Ему перепоручаю сбор членских взносов и пожертвований на партию. И не чаще обычного захожу на склад к Фридриху.

Нацистская пропаганда вопит, что зимнее наступление Красной армии (сейчас и мне ясно, что оно по исходе) — победа далеко не окончательная. И что летом можно ожидать новой попытки гитлеровцев взять Москву.

И тогда у меня снова вспыхивает щемящая боль за судьбу моей Родины, и я начинаю спорить, выдавая желаемое за действительное. Но Фридрих считает, что наци еще пойдут вперед.

Чтобы подбодрить меня, он рассказывает, какой эффект произвели листовки с коротким грозным и шутливым текстом, которые советские летчики из «полностью уничтоженной авиации красных» поразбросали над Ростоком, и что на памятнике Вильгельму Первому в Люстгартене кто-то вывел мелом: «Сойди с коня ты, гордый всадник, потому что ефрейтор (чин Гитлера во время первой мировой войны) ни к чему больше по способен».

Тревога прошла, и я снова вижусь с Отто. Со всеми предосторожностями, украдкой и каждый раз в новом месте.

По-прежнему, не меняя напряженного, неприступного выражения чуть скуластого темного лица, чуть-чуть приоткрывая тонкие нервные губы, упруго, настороженно шагая, делится он со мной информацией, строит планы. Об арестах друзей, о вынужденной отсидке молчит...

«Иннере фронт» — название нашей газеты, «боевого листка за новую свободную Германию». Она издается с осени сорок первого нашей Нейкельнской районной партийной организацией — новой группой немецкого Сопротивления, созданной осенью тридцать девятого членами некогда обширной боевой партийной организации Отто Грабовски, Джоном Зигом и Гербертом Грассе. Издается взамен давно из-за арестов не выходящей «Нейкельнер штурмфане». Наша «ИФ» печатается на новом множительном аппарате типа ротопринт в летнем домике брата Отто — художника-графика Макса Грабовски (Отто мне тогда об этом, конечно, не говорил. О местонахождении «техники» знали только он и Герберт Грассе. О том, каких трудов стоит собрать рукописи, достать восковки, краску и бумагу, Отто тоже помалкивал).

Отто передает мне толстый пакет с «ИФ» — пахнущие типографской краской, скрепленные по углам листочки бумаги. Прячу пакет под рубашку, перетягивая ремень, и ухожу.

«Домой» надо являться вовремя, надо строго рассчитывать каждый свой шаг. «Колония» — поселок крохотных домиков — не так многолюдна, чтобы не заметить из-за зеленой ограды участка: вот вышел, переодевшись после работы, за калитку молодой «ауслендер» (иностранец). Куда направляется? В Адлерсгоф. Наверно, отоваривать карточки. Правильно поступает, сегодня выдают яйца.

Газеты — смертельно опасный груз. Это «подстрекательские листки» и «хох феррат» (государственная измена). Оплата разносчикам заранее отмеренная. Но суетиться с грузом не следует еще и потому, что надо и самому все это прочесть — от корки до корки.

На ночь засовываю пакет под матрас.

Все должно быть, как у других. И не важно, что с утра у тебя под рубашкой у тебя кипа «ИФ». Надо, как всегда, бежать с хозяином на электричку и беззаботно болтать на ходу. А через двадцать две минуты в узкой проходной ты пройдешь вдоль рядов «зеленых» — заводских полицаев, зная, что, случись, ненароком ощупают «фараоны», тогда в сторонку для выяснения. Дальше все ясно: «пойдешь вверх». Важно там, в проходной, из последних сил показать «зеленым», что человек торопится и что самое важное в жизни — это вовремя попасть на работу.

Все чаще на пыльных скучных улицах, у продовольственных магазинов с посеревшими объявлениями: «Полякам и евреям вход запрещен», в поездах электрички, у газетных киосков, где продают берлинское «Новое слово», можно встретить людей с голубыми нарукавными или нагрудными ромбами и желтыми буквами «ОСТ».

Отто явно озабочен наплывом «остовцев». Не радует и меня такая встреча с земляками. На фронте развертывается летнее наступление вермахта. Его можно было предвидеть. Правда, первоначальное направление на Москву изменилось. Их отпихнули на юг. Но снова потери территории, потери хлеба и угроза потерять нефть. А тут этот нежданный, обильный приток дешевой рабочей силы. Для гитлеровской военной машины.

Приток с «освобожденных» территорий. Отто подробно объясняет юридическое положение «остовцев» — бесправные рабы.

— Надо связаться с «остовцами», — требует Отто. — Там должны быть наши — патриоты Советской Родины. Вот и платформа — советский патриотизм. Организационная форма — лагерные комитеты советских патриотов...

Надо написать по-русски что-то вроде обращения к «остовцам». Сказать им, что не все здесь с рабовладельцами, что есть другая Германия, укрепить веру в победу.

«Дома», запершись в комнатке, корплю над листом. Тяжело с непривычки. На очередной встрече с Отто присаживаемся на какой-то скамеечке в тихом садике, и я читаю мое первое серьезное произведение. Отто, посматривая по сторонам, прислушивается к моему переводу.

— Да, вот примерно так…

Переписываю. Крупными четкими буквами. Отто, не знающий русского, объяснил, что будет имитировать мою «кириллицу» на восковке вручную.

«К гражданам великого непобедимого Советского Союза»... Вот именно к гражданам, а не к рабам. К тем, кому дороги судьбы Родины. Непобедимого. Именно так — отступление не в счет, будет и на нашей улице праздник! Могучего. Волей своих граждан, волей к победе над вероломными захватчиками. Смерть им... Вы на чужбине… Вам уготовано рабство. Вас нещадно эксплуатируют немецкие капиталисты и помещики, но вы не одни. Передовые немецкие рабочие с вами. Они шлют свой пролетарский привет, выражают свою солидарность. Все вместе — на борьбу с проклятым фашизмом! Организовывайтесь!..